Флоренц помедлил, не зная, как лучше поступить. Звучит убедительно, но тех, кому известно о чужаках, убивают, если Гундольф не врёт.

Эрих оторвал взгляд от стеклянного пузырька, который сжимал в пальцах, и произнёс с досадой:

— Что тянешь? Говори!

— Ну... он низкорослый. И немолод уже, внуки есть. Спина согнутая, плешь во всю голову, уши вот так торчат.

И Флоренц отогнул собственные уши пальцами для наглядности.

— С зубами совсем беда, — продолжил он. — Передних нет. И хромает на левую ногу.

— Что ж они отправили такого убогого, — проворчал Эрих, встряхивая флакон.

Затем решительным движением вынул пробку и опрокинул остаток жидкости в рот.

— Хорошо, — сказал он затем. — Я запомнил. Увижу — узнаю. Теперь забирай еду и иди к себе, а меня оставь.

— Ты, может, тоже есть хочешь? — спросил Флоренц. — Давай разделим пополам.

— Ничего, я не голоден. Ну, чего мешкаешь? Сказано же тебе — оставь меня!

Ясно было, брат не в духе, и беседа этим вечером опять не сложится.

— Эрих, — негромко, чтобы не тревожить его больную голову, спросил мальчишка, — а когда мы поговорим? Я понимаю, тебе непросто. Днём работа, к вечеру ты больной совсем. Но только ты меня запер в этом доме, будто вещь какую. Ничего не объясняешь...

— Я сказал, — звенящим от ярости голосом произнёс Эрих, — бери свой ужин и исчезни. Я что, должен повторять?

Он привстал. Лицо его сделалось совсем чужим и очень злым.

— Я! Пытаюсь! Быть! Хорошим! — заорал он на Флоренца. — А ты!..

Мальчишка подхватил, что успел, и исчез с кухни в мгновение ока. Взлетая по лестнице, он слышал грохот внизу. Неужели Эрих перевернул стол?

Он бушевал там, внизу, какое-то время, а затем поднялся на верхний этаж, и до середины ночи раздавались его шаги. Отчего же он не спал, чем занимался?

А утром Эрих опять стал прежним, спокойным и весёлым. И будто бы даже не помнил, что вечером случилась ссора, а Флоренц и не напоминал.

Проводив брата, мальчишка искал, чем заняться. Одно дело сразу нашёл: прибрать на лестнице. Он заметил на ступенях один или два белых осколка.

Видно, Эрих накануне разбил тарелку. Жалко, стеклянная посуда так красива, хотя прочностью не отличается. До того, как попасть в Раздолье, мальчишка ел из жестяных мисок, стекла на корабле и не водилось. Не для бедняков посуда.

На кухне стояло ведро, перегороженное на две части, куда Эрих бросал всякий сор: в одну половину яблочные очистки, заплесневелый хлеб, позабытый на дальней полке, а в другую старое тряпьё и остальное, что не относилось к еде. Сказал, что раз в пять дней по улице проезжают, собирают мусор и увозят на Свалку. Нужно лишь не позабыть вынести ведро.

Это-то ведро Флоренц и прихватил с собой. Тщательно оглядывая ступени, он поднимался всё выше. По дому они с братом ходили в обуви, а всё же не дело бросать на лестнице острые осколки. Мальчишка уже нашёл три.

Ещё один, самый крупный, поблёскивал у двери третьего этажа. Флоренц поднял его, покрутил в пальцах, разглядывая: необычный. С продолговатой дырой посередине, но она не пробита, а стекло отлили с отверстием. Что же за посудина была такая? В тарелках и мисках подобных дыр не делают.

Флоренц машинально сунул осколок в карман, собираясь разглядеть его позже, в своей комнате. Тут, на лестнице, было сумрачно, и дверь третьего этажа оставалась закрытой, как и всегда.

Сам не зная зачем, мальчишка взялся за ручку, нажал. Та щёлкнула, и дверь распахнулась. Похоже, сегодня Эрих позабыл её запереть.

Оставив ведро на площадке, Флоренц замер на пороге. Воля брата была ему ясна, но так тянуло ослушаться! И вот, рассудив, что если поглядит осторожно, то вреда не причинит, мальчишка шагнул внутрь несмело, озираясь с любопытством.

Как же здесь оказалось здорово! Весь этаж — как одна комната, высокие окна во все стороны. Даже лучше, чем балкон. Первым делом Флоренц нагляделся на город, отодвигая полупрозрачные занавеси. Он увидел отсюда и сад, и крыши домов напротив, и улицу, по которой пришёл в этот дом. Вдали тянулись к белому небу трубы, выпуская своё дыхание за стеклянный купол. Кто-то прошёл по улице, маленький и далёкий, и исчез за углом.

Затем мальчишка обратил внимание на стены. Почти всё пространство, не занятое окнами, покрывали карты, похожие на ту, что у Стефана, только новые, красивые, под стеклом. Не мятые и без пятен. Может быть, Эрих сам их рисовал? Вот это да, почти весь мир как на ладони! Тут и городские улицы, и пустоши с крошечными точками поселений, и побережье.

Стены за картами оказались тёмно-красного глубокого цвета, оттенка редких морских растений и жарких закатов, и обшиты панелями тёмного дерева. Сколько же им лет, интересно? Сейчас-то во всех Светлых землях, пожалуй, больше не сыскать ни одного дерева для такой цели. Вряд ли те, что в саду, портят ради украшения домов.

Окна, карты — вот, пожалуй, и всё, что тут было интересного. Стол ещё, заваленный бумагами. И чего Эрих запирал этаж, не понять. Может, это важные записи? Так и Флоренц не дурак, не станет же портить!

Мальчишка подошёл к столу, раскрыл наугад одну из толстых книг, лежащую сверху. На обложке чёрным были выведены цифры, а внутри — слова. Имена, как понял Флоренц, и что-то ещё. Не все буквы он хорошо помнил, а некоторые не мог угадать. Гундольф писал не так.

Одно слово повторялось чаще других. Наморщив лоб, Флоренц прочёл буквы, которые узнал, затем поразмыслил недолго. «Назначен», вот что было написано. Наверное, кого на какую работу отправили. А зачем Эриху дома такие записи?

Флоренц пожал плечами и закрыл книгу. Пожалуй, надо бы идти вниз, здесь всё равно больше не на что глядеть. Вот только посидеть напоследок в кресле за столом, воображая себя важным человеком.

Мальчишка обошёл стол — и замер от неожиданности. На полу у кресла стояла сумка вроде той, что была у Гундольфа, только стекло битое. А там, за стеклом — растение с жёсткими листьями, полосатыми, уже чуть подсохшими на концах. Откуда такое у Эриха? Флоренц присел, провёл пальцем по гладкой тёмной зелени.

Может быть, брат эту сумку нашёл? Он ведь разведчик, много где бывает. Нашёл и решил оставить...

Вот только к заплечным ремням был примотан старый выцветший шарф из тонкой ткани, когда-то голубой, хорошо знакомый Флоренцу. Не раз доводилось его стирать, а вот этот шов — крест-накрест — наложила Эмма. Ник тогда зацепился краем за деталь механической жабы.

Значит, Ник добрался до Раздолья. Шарфом, видно, обматывал сумку, прикрывая дыру, чтобы цветок не выпал. Но если обменял цветок, отчего шарф-то не забрал? Вещами они не разбрасывались. Или обновку приобрёл? Так всё равно забрал бы старый, пригодится же. А Эриху цветок зачем?

Эх, и не спросить брата! Нельзя же выдать, что поднимался сюда вопреки его желанию.

Всё ещё раздумывая над тем, куда запропастился Ник, Флоренц выдвинул нижний ящик стола — просто так, поглядеть. Там было полным-полно пузырьков с лекарством. Вот так запас! Бедный Эрих. Долгая, должно быть, болезнь и изматывающая, и нет надежды, что отступит. Нет, всё-таки Флоренц должен устроиться на работу.

Средний ящик звякнул, выезжая вперёд. Тоже пузырьки, только стоят не плотно, отсек заполнен едва наполовину. Да зачем же Эриху такая гора лекарств? Может, боится, что однажды сляжет совсем и не сможет пополнять запас, вот и набирает впрок?

В верхнем ящике лежал всего один пузырёк, почти пустой, и ещё книга для записей, заложенная карандашом. Мальчишка раскрыл её, не вынимая — просто поглядеть. Может, там есть рисунки? Эрих прежде любил рисовать. Только бумаги, конечно, у них тогда не было, лишь земля да прутик, да мелкие камешки, но какие картины получались!

К огорчению Флоренца, в этой книге были одни слова. Слова, слова, а ближе к концу — пустые страницы. Он бы и приглядываться не стал, да только заинтересовался, отчего в каждой записи буквы сперва ровные, а затем едут вкривь да вкось, расползаются, растут. И узнал одно слово, это было имя — «Кори».