Флоренц даже рот раскрыл. Гундольф, должно быть, что-то путает!

— Да зачем им это? — воскликнул он. — Они не могли!

— Думай сам, — ответил ему Гундольф. — Наблюдай, да не верь всему, что твой брат говорит. И помалкивай, ясно? Видно, хотят убрать всех, кто знает о чужаках. Так сделай вид, что сам почти ничего не знаешь, усёк? И тащи бочку скорее, не хватало ещё выговор получить. И так на ногах сегодня едва стою.

Флоренц, пожав плечами растерянно, ушёл на поиски. Притащил пару тазов, затем кувшин. Гундольф молча наполнил их водой из бочки.

— Если что, я работаю у источника, — сказал напоследок. — Это через три улицы: сперва прямо в этот переулок, видишь? Затем влево до конца, перейти направо, на другую улицу, и там тоже в ближайший поворот на третью, дальше поймёшь по указателям.

Он вздохнул тяжело и добавил:

— Не хочу я обвинять твоего брата, сам толком ничего не знаю. Может, он приказу должен подчиняться, а может, и не ведал, что творили его спутники. Но думай три раза перед тем, как что-то ему говоришь, понял?

Флоренц, не зная, что сказать, лишь кивнул молча.

Гундольф поставил пустой бочонок на тележку, где стоял ещё один такой же, и с усилием покатил эту ношу прочь со двора. Только сейчас мальчишка сообразил, что выглядит его знакомый не очень хорошо — уставший совсем, глаза без блеска, губы все в корках. И от усов избавился зачем-то. И идёт, пошатываясь. Что же с ним случилось? И откуда он, интересно, узнал о корабле, об Эрихе, о его спутниках, ведь его там не было...

Мысль, пришедшая в голову, заставила сорваться с места, догнать Гундольфа, дёрнуть за рукав. Тот обернулся, глядя измученно, без улыбки.

— А Эмма? — прошептал мальчишка. — Её... тоже?

— Она-то уцелела, — утешил его чужак. — А вот Джакоб, Хильда... ещё, кажется, Верена, если имя не путаю — тех больше нет на свете. И многих других. Всё, прочь ступай, не болтай со мной. Увидеть могут.

Легко сказать «ступай прочь», когда ноги отказывались идти. И было Флоренцу так плохо, и страшно, и гадко, и больше всего хотелось остаться с Гундольфом, а не возвращаться в дом. Мальчишка не питал особой любви к ворчливым старикам, не скучал по ним, уйдя, но и смерти им не желал! Да он бы огорчился даже, узнав, что кто-то из них умер от старости. Ведь они стали неотъемлемой частью его жизни.

И вот — убиты! Почему, почему? Знал ли Эрих?

Нет, брат наверняка ничего не знал. Уж никак не мог Эрих, всегда такой мягкий, терпеливый, ввязаться в недобрые дела. Но его могут окружать злые люди. И его, Флоренца, долг — остаться рядом и защитить Эриха любой ценой. Болтать он, конечно, не будет, как Гундольф и велел. Не потому, что брату нет доверия, а потому, что тот невольно, по незнанию, может что-то выдать подлецам. Ох, вот так дела!

Не в силах усидеть на месте, мальчишка отыскал в шкафу Эриха заношенную рубаху и пустил на лоскуты. Отлив немного воды в миску, принялся драить кухню. Но там настолько давно не убирались, что к возвращению брата Флоренц успел отчистить едва ли треть.

Эрих вернулся, когда стемнело. Хлопнул дверью, прошёл на кухню торопливым шагом. Рубаха потемнела от пота — видно, работал тяжело и совсем недавно.

— Чего ты дверь не запер? — раздражённо бросил он брату и поморщился, потирая лоб. — Я же приказывал! Одну вещь, и ту выполнить не можешь.

— Я запирал... ох, во второй раз позабыл, наверное! Ведь воду привозили...

— Ты что, выходил? Тебя видели? — свирепо спросил Эрих, подходя ближе. — Я кому говорил сидеть и не высовываться?

— Воду нужно было перелить, — пятясь, произнёс мальчишка.

— «Воду перелить»! — передразнил его брат. — Оставили бы бочонок снаружи, уж как-то бы справились!

— Нельзя им оставлять было, сказали...

— Да? И что бы они делали, не окажись тебя здесь? Сидели бы под дверью и плакали? Уж сообразили бы, как выполнить свою работу!

Флоренц и рад бы сказать, что видел его не кто-то чужой, а Гундольф, успокоить брата. Но помнил, что болтать нельзя, и вынужден был молчать.

— Тебе нехорошо, Эрих? — робко спросил он, глядя, как брат прикладывает руку к виску. — Голова болит?

— А ты думаешь, мне легко живётся? — заорал тот. — Думаешь, у меня ни бед, ни тревог? Ты ещё тут! Вот что ты делаешь, скажи, а?

— Убираю, — растерянно произнёс Флоренц. — Ведь тут...

— Думаешь, здесь вода дармовая, как в море, и можно переводить её почём зря?

Эрих толкнул таз, стоявший на столе, и тот выплеснулся на пол, упал, покатился с грохотом.

— Ступай к себе! И чтобы я тебя не видел, пока сам не позову. Ну, чего ждёшь? Убирайся!

Флоренц взлетел по лестнице, нырнул в комнату и заперся. Было уже не так страшно, как накануне, но куда более обидно. Что же это с Эрихом? Ведь он никогда, никогда в жизни прежде на него не кричал! И не отсылал никогда. Любовь и терпение, вот что получал Флоренц от брата. И их запас никогда не переводился.

Но Эрих, должно быть, ужасно измучен кошмарами. Такое любого человека, даже самого лучшего, сделает раздражительным или вообще сломает. Да ещё тревожится из-за него, Флоренца, чтобы оба не попались. Из них двоих Эриху куда хуже.

Терпение и любовь — этот долг Флоренц должен вернуть, чтобы помочь брату стать прежним, весёлым и беззаботным. И уж он постарается как следует.

Шаги зазвучали на лестнице, хлопнула дверь соседней комнаты. Эрих выкрикнул что-то неразборчивое, вышел наружу, торопливо пересёк площадку.

— Слышишь, ты? — раздался его злой голос после удара в дверь. — Не смей входить ко мне и трогать вещи! Ты понял? Ещё сунешь нос, пожалеешь!

Он ударил по двери снова. Флоренц не понял, кулаком ли, ботинком. Обидно: хотел ведь как лучше. Но сам виноват, не спросил, будет ли брату приятна такая забота. Только хуже сделал.

В эту ночь он долго не мог уснуть, прислушиваясь к шагам Эриха. Тот поднялся наверх, на третий этаж, и расхаживал над головой туда-сюда. Что же случилось, что даже спать не лёг?

И уже погружаясь в дремоту, Флоренц услышал будто бы звук разбивающегося стекла. Он насторожился, но шум не повторился. Потом опять зазвучали шаги — значит, с братом всё в порядке.

А наутро на него глядел прежний Эрих — заботливый, мягкий и очень виноватый.

— Фло, ты уже и не рад, наверное, что согласился лететь со мной? — произнёс он, покаянно опустив голову. — Видишь, каким я стал. Не такого ты ждал, да? Может, уже хочешь вернуться назад к людям, с которыми жил? Я пойму, если попросишь отвезти тебя обратно.

У мальчишки даже сердце подпрыгнуло от радости. Значит, Эрих ничего не знает о корабле. Значит, он ни в чём не виноват!

— Это не страшно, всё наладится! — постарался он подбодрить брата. — А бросать тебя я не собираюсь. Я и сам виноват, лезу, куда не просят.

— Это верно, — кивнул Эрих. — Если собираешься что-то сделать в доме, то спрашивай меня для начала, хорошо? Видишь ли, я привык жить один, и непрошеная помощь не кажется мне добром. Больше раздражает. Учти это, чтобы мы поладили.

— А, я понял, — улыбнулся Флоренц. — Точно так же и я досадовал, когда Эмма штопала мои вещи без спроса или выметала песок из каюты. Казалось, она нарочно даёт понять, что сам я — неряха и бездельник. Но я лишь помочь тебе хотел. Мне ж тут заняться нечем, да и совестно, что на шее сижу. Может, дашь мне какое дело?

— Отдыхай пока, — отмахнулся брат.

Он достал часы, покрутил в руке. Заметив интерес Флоренца, протянул вещь ему.

— Хочешь посмотреть?

— А можно? — восхитился мальчишка и тут же осторожно, двумя руками взял шар.

Он видел прежде часы, у старого Стефана хранились одни рабочие и ещё пара тех, что не удалось починить. И Гундольф показывал свои, с компасом. Но те, плоские и скучные, ни в какое сравнение не шли с этим чудесным шаром.

По голубому эмалевому небу летели золотые птицы, и были они куда красивее чаек с побережья. С хохолками, с пышными хвостами. Удивительный мастер сработал эту вещь, потрудился над деталями от коготков и до раскрытых клювов. Флоренцу казалось, он видит движение крыльев, слышит тонкие далёкие крики.